Israeli Independent Academy for Development of Sciences (IIADS)

Израильская Независимая Академия Развития Науки (ИНАРН)  

האקדמיה העצמאית לפיתוח מדע בישראל (אעפמי)

Освоение ресурсов шельфа Израиля – управленческий аспект

Борис Финкельштейн, Ph.D.,

Борис Финкельштейн,  Ph.D.,

 Эксперт Института интеграции и профессиональной адаптации. Нетания, (Израиль).
      До 1992г заместитель директора по научной работе и экономике Всесоюзного научно-исследовательского и проектно-конструкторского института нефтегазопромысловых сооружений на континентальном шельфе (ВНИПИ шельф), г Симферополь. В 1988-1992 годах в составе международной группы являлся главным инженером проекта (ГИПом) по крупнейшему в мире морскому газоконденсатному месторождению Штокмановское в акватории Баренцева моря. Заслуженный экономист Автономной Республики Крым,  действительный член Украинской Технологической Академии. E-mail
si200846fbg@gmail.com

 

Освоение ресурсов шельфа Израиля – управленческий   аспект

 Учитывая непрерывную береговую линию длиной около 180 км, благоприятные природно-климатические и горно-геологические условия, ресурсы прибрежной зоны безусловно являются существенной частью национального богатства государства Израиль.   В их составе рекреационные, биологические, углеводородные и другие минеральные ресурсы. В последние годы на шельфе были разведаны крупные газовые месторождения, наибольшее из которых Левиафан, судя по данным, опубликованным в открытой печати, позволяет осуществлять не только внутреннее потребление газа, но и его продажу на экспорт.
      В связи с тем, что прибрежная зона является наиболее привлекательной для деятельности населения и развития экономики, она интенсивно застраивается. Создаётся реальный дефицит свободных площадей для промышленного и гражданского строительства и объектов инфраструктуры.   В создание дополнительных территорий экономического раз-вития на участках, отвоёванных у Средиземного моря, становится экономически и технологически обоснованным. Подобный опыт накоплен во многих странах.   Строительство намывных и искусственных островов, комплексов надводных и подводных объектов; увязка этих сооружений с постоянно развивающейся схемой размещения производительных сил на прибрежных территориях, требует серьёзных управленческих и организационных усилий со стороны государства. В противном случае общество рискует, вместо ожидаемых прибылей, получить крупные убытки за счет разрушения природной среды и ухудшения качества жизни населения.     Освоение шельфа – комплексная , межотраслевая задача. Соответственно, и управлять ею должен межотраслевой правительственный орган, имеющий достаточные полномочия для реального исполнения возложенных на него функций.
      Следует иметь в виду два дополнительных аспекта этой сверхзадачи. Первый – юридический. Израиль должен твердо определить и на международном уровне закрепить границы зоны своих экономических интересов в морской акватории, учитывая, что она может перекрываться экономическими претензиями соседних стран.
      Второй – безопасность. Морская экономическая зона – это  одновременно и морская граница, а у Израиля не всегда доброжелательные соседи. Поэтому, одним из важнейших вопросов является увязка всех планов развития экономики в прибрежных зонах с требованиями Минобороны.
     Из вышеизложенного вытекает необходимость создания постоянно действующего органа управления и контроля (министерства, комитета, комиссии), на который будет возложена координация всей программы освоения ресурсов континентального шельфа Израиля.   И, конечно, основной целью при освоении ресурсов шельфа Израиля должно быть –повышение качества жизни граждан страны за счет увеличения их доходов, снижения их расходов, освоения новых площадей, создания новых рабочих мест, и т. д., а не увеличение доходов бюджета, как иногда проскальзывает в печати. Это сильно меняет методы, да и всю программу освоения.
     При наличии интереса к теме со стороны государственных органов управления и компаний-инвесторов, основными направлениями последующих публикаций могут стать Программа освоения ресурсов шельфа и наиболее эффективные технико-технологические решения по видам деятельности.

Светлой памяти Григория Борисовича Окуня посвящается

Доктор Флория Скляр

«Какой источник разума угас,

Какое сердце биться перестало...»

 

Светлой памяти Григория Борисовича Окуня посвящается

 

Доктор Флория Скляр

 

    Когда редактор журнала «Русское Литературное Эхо» госпожа Ася Тепловодская попросила меня написать статью о Григории Борисовиче Окуне, мне поначалу показалось это странным и даже излишним. Сборник, вышедший шесть лет назад и посвящённый девяностолетию Григория Борисовича, на мой взгляд, содержит колоссальный исчерпывающий материал и даёт, казалось бы, полную картину его личной и творческой жизни. Перелистав журнал, однако, мне захотелось показать, какая титаническая работа стоит за этим гламуром. Нарисовать психологический портрет Григория Борисовича, в котором титан и чудак сплелись воедино. Раскрыть его «мудрость чудака». Показать его изнутри, таким, каким его знали только очень близкие ему люди, его семья.

    В английском языке есть идиома «to be born with the silver spoon in the mouth» (родиться с серебряной ложкой во рту), эквивалентная русскому  «родиться в рубашечке». Так говорят о счастливчиках, «везунчиках», которым по праву рождения даются все жизненные привилегии и блага, которые рождены в блеске славы и богатства предков. Так, например, «The Silver Spoon» («Серебряная ложка») ,называется вторая книга трилогии Д. Голсуорси «A Modern Comedy», которая является хронологическим продолжением «The Forsyte Saga» («Саги о Форсайтах»). Молодое поколение Форсайтов, о котором автор говорит, что они родились с серебряной ложкой во рту, оказалось на поверку племенем маленьких, посредственных людей, не выдерживающих сравнения со старыми Форсайтами, этими «self-made men» (людьми, которые сами себя создали).

    Григорий Борисович относился к категории «self-made man». И родился он не с серебряной ложкой во рту, а с пером в руке.

Писал он, сколько я помню (а помню я его с раннего детства) всегда. Писать же он начал, по свидетельству его мамы, моей бабушки Клары (Хаи) Абрамовны Окунь (урождённой Гурвиц), в «моцартовском» возрасте. Фантазия его была столь безудержной, а выдумка столь правдоподобной, что уже в самом раннем школьном возрасте его детские рассказы появлялись в школьной стенной газете. Их сменили первые статьи, заметки, позднее очеркии рассказы. Постепенно школьные газетные материалы юного Гриши Окуня перекочевали на страницы «Пионерской правды». И апофеоз этого творческого этапа – первое место на конкурсе молодых дарований и первая премия – путёвка в Артек.

    По окончании школы юный Гриша Окунь поступил учиться на …медицинский факультет. Ну так и тянет этих литераторов к медицине! (Вспомним А. Чехова, М. Булгакова, А. Конан Дойла и других). Впрочем, неудивительно – филология и медицина – «близнецы братья». И то, и другое –о человеке.

Война прервала учёбу. Одним из первых он поспешил на призывной пункт, но был признан негодным к военной службе из-за хронического воспаления среднего уха (результат осложнения после перенесённой в детстве скарлатины). Оставался единственный путь – путь газетного корреспондента. И это тоже знамение времени. Путь истинного литератора двадцатого века лежал через журналистику (вспомним Э. Хемингуэя, М. Светлова, К. Симонова и многих, многих других). Путь этот открыл для писателей XX века гениальный английский писатель и поэт Р. Киплинг, который шёл «от репортажа к рассказу и балладе» (так называется моя диссертация, первая в Советском Союзе посвящённая творчеству Р. Киплинга).

    Журналист и художник тесно сплелись в творчестве Г. Б. Окуня. Путь от газетных статей и репортажей к литературоведению и художественному творчеству («По житейскому полю», например) – это его путь. Стилистика всех его работ – это сплав журналистских приёмов: захватывающая экспозиция, лапидарность стиля, фразеологическая ёмкость, фельетонно-острый, точный, лёгкий, простой и ясный язык, логическая документированность с тончайшим и глубочайшим литературоведческим анализом, в котором проявились все его обширные, поразительные, поистине энциклопедические знания. И как результат – первое, глобальное и монументальное исследование «Горький и мировая литература». В орбиту исследования входила почти вся мировая зарубежная классика. Поистине титанический размах. Это и Л. Фейхтвангер, и Б. Брехт, Р. Роллан, Л. Арагон и Эльза Триоле, П. Гамарра, Т. Драйзер, М. Уилсон, А. Миллер и т. д. С некоторыми из них он был лично знаком. За эту диссертацию Г. Б. Окунь был удостоен звания доктора наук.

    Создание и руководство кафедрой истории зарубежной литературы филологического факультета Ташкентского Государственного Университета, на которой Григорий Борисович проработал с конца пятидесятых годов вплоть до репатриации в Израиль, – следующий подвиг титана. Титаническим было всё. Опять-таки размах. Григорий Борисович превратил кафедру филфака ТашГУ в филиал кафедры зарубежной литературы МГУ, приглашая с курсами лекций «звёздный» состав кафедры истории зарубежных литератур филологического факультета МГУ и кафедры зарубежной литературы и печати факультета журналистики МГУ, которой заведовал бессменный на протяжении полувека профессор Я. Н. Засурский.

    Достаточно перечислить следующие имена: профессор Л. Андреев – заведующий кафедрой зарубежной литературы филфака МГУ (специалист по французской литературе), профессор той же кафедры А. Фёдоров (специалист по немецкой литературе), профессор кафедры зарубежной литературы факультета журналистики МГУ Ю. Шведов (шекспировед), старший научный сотрудник института Мировой литературы АНСССР профессор Д. Урнов, профессор М. Урнов (крупнейший англист). Профессор М. В. Урнов впоследствии стал моим научным руководителем. Он и его сын Д. М. Урнов, тоже англист, оказали мне неоценимую помощь в работе над диссертацией по творчеству Р. Киплинга. Я вспоминаю о них с особым пиететом.

    По приглашению Григория Борисовича с курсами лекций в ТашГУ приезжали профессор Т. Мотылёва – светило литературоведения, полиглот (на первом международном съезде писателей, проходившем в Москве, она была личным переводчиком М. Горького), профессор Л. Копелев, тот самый, который сидел на одних нарах с А. Солженицыным на «шарашке» и который послужил прототипом образа Льва Рубина в романе А. Солженицына «В круге первом», его супруга профессор Р. Орлова и т. д. Легендарные личности!

    А преддипломная практика для выпускников факультета романо-германской филологии ТашГУ, которую Григорий Борисович организовал в Москве на базе Библиотеки Иностранной Литературы! До сих пор помню, какое впечатление на нас произвели встречи с интереснейшими учёными, работавшими там и консультировавшими по темам наших дипломных работ. Это была школа, которая дала нам основы научных навыков.

    Не менее титанической была работа Григория Борисовича по созданию и руководству аспирантурой. Работа кипела. Регулярно выпускались сборники научных трудов кафедры, неизменно редактируемые им же. В них участвовали и преподаватели, и аспиранты, и стажёры-исследователи, и соискатели. Систематически проводились научные конференции с привлечением крупнейших учёных центральных вузов. Опять-таки, под чутким и самым непосредственным руководством того же неутомимого и крайне требовательного в науке Окуня. Планку он ставил очень высоко. А сколько диссертаций было подготовлено под его руководством к защите, сколько аспирантов получили научные степени, успешно защитив диссертации, и не где-нибудь, а в Москве!

    Как-то ректор ТашГУ профессор И. Сираждинов (мне довелось присутствовать на той встрече) пошутил: «Мы говорим Григорий Борисович, подразумеваем кафедру зарубежной литературы, мы говорим кафедра зарубежной литературы, подразумеваем Окуня».

    Настолько Григорий Борисович слился со своим детищем, что о своих детях порою забывал.

    Незабываемые лекции незабываемого Григория Борисовича! Спросите любого выпускника – филолога или журналиста ТашГУ тех времён, и вам все в один голос скажут: «Мы бегали на Окуня». «Бегали» в прямом смысле этого слова. Нужно было успеть занять место в огромной, построенной амфитеатром аудитории, где обычно читал лекции Григорий Борисович. Яблоку негде было упасть. Это был театр. Он собирал аншлаги. Шла ли речь о Шекспире в вольтеровской интерпретации «Отелло» («Это не драма ревности, это драма обманутого доверия»… «Отелло не ревнивец, о если бы он им был…», -- учил нас Григорий Борисович), или о Макбете, гениально сыгранном Р. Бартоном в шекспировском мемориальном театре Стрэтфорда-на-Эйвоне в постановке Л.Оливье, о методе «очуждения» Б. Брехта или парадоксах Б. Шоу и Оскара Уайльда в их сравнительной характеристике, о реализме Моцарта и влиянии его «Фигаро» на творческий метод Стендаля, об экзистенциализме Ж. П. Сартра и А. Камю, фрейдизме – всё это было захватывающим, самобытным, непохожим ни на что, навсегда прочно врезалось в память. От Гомера до Апполинера, от Беовульф до Вульф – таков был его диапазон.

    На многие лекции мы бегали по нескольку раз. Поразительно, но Григорий Борисович никогда не повторялся. Каждый раз это был новый Брехт, новый Шоу, Сартр и т. д. У него никогда не было конспектов, он их просто не писал. Он – творец. Он творил свои шедевры спонтанно. Это был его особый мир, мир, в котором он жил. Он был неисчерпаем и неподражаем.

Жаль, что Григорий Борисович не оставил нам материалов этих лекций. Какой захватывающий многотомник мог бы получиться! Лучше любого романа.

    Впрочем, фантазия и творчество не поддаются регламентации. Заключи их в рамки, и исчезают яркость, обаяние, непосредственность. Если романтика воплощается в реальности, принимает реалистические черты, она перестаёт быть заманчивой, перестаёт захватывать, становится скучной, тускнеет. Потому-то он и не писал конспекты.

    Не могу не поддаться искушению и не привести один пример из его лекции о Шекспире. В одном из спектаклей «Макбет» Р. Бартон, произнося знаменитый монолог Макбета над телом убитого им короля Дункана, вдруг запнулся. Пауза длилась так долго, что зал заволновался. Фраза была очень простой. По тексту Макбет должен был сказать следующее: «Колокола звонят. Они тебя проводят в рай иль в ад». Простое утвердительное предложение. Но актёр перед словами «иль в ад» вдруг сделал многозначительную паузу. А затем произнёс их с вопросительной интонацией. По признанию самого Р. Бартона, ему вдруг на сцене пришла в голову мысль, а не относятся ли эти слова («иль в ад») к самому Макбету. Возможно, при свете забрезжившего серого утреннего света, осветившего его злодеяния, он вдруг очнулся от своего безумия, и, поняв, что совершил что-то чудовищное, задумался о своей собственной душе? Не знаю, как сыграл эту сцену Р. Бартон, наверное, гениально, как и всё, что он играл. Но не менее гениально сымпровизировал её Григорий Борисович. Мы, студенты, слушали его, как завороженные. И таких находок у него было множество. Он был великим мастером своего дела.

    Титанической была вся его личность, титаническим был его несокрушимый гуманизм.

В посвящении Григорию Борисовичу, опубликованному в уже упоминавшемся юбилейном журнале, я назвала его «ренессансным гуманистом». Хочу оговориться. Гуманисты эпохи Возрождения наивно полагали, что наступило время величайшей гармонии мироздания, и человек – вершина этой гармонии, «венец творения». Эта иллюзия питала ренессансный гуманизм до семнадцатого века. В семнадцатом веке действительность опрокинула это наивное представление о человеке и мировой гармонии. В поздней трагедии Шекспира «Гамлет», написанной в семнадцатом веке, принц Датский саркастически заменит слова «венец творения» на слово «прах». Но это презрение к человеку не останавливает Гамлета. Амбивалентный Гамлет, который с самого начала пьесы знает об убийстве своего отца, начинает действовать только в конце пьесы. «Румянец щёк поблёк под гнётом размышлений», – вот фраза, дающая ключ к пониманию этого образа. И всё-таки на вопрос: «Быть или не быть?» он отвечает категорическим: «Быть». «Быть» по Гамлету – это уничтожить зло во имя гуманизма. Это титанический, трагический гуманизм. Это одна из сторокн гуманизма Григория Борисовича.

    Когда он из своего далёка взирал на торжище глупости, лжи, лицемерия, продажности, на ярмарку людского тщеславия, где на продажу выставлено всё, – и неоправданные амбиции, и «достоинство, что просит подаянья», и «ничтожество в роскошном одеянии», – он улыбался своей особой улыбкой, за которой скрывалась вселенская скорбь. Это улыбка Лоренса Стерна: «When my heart is bleeding, my lips are smiling» («Когда моё сердце обливается кровью, мои губы улыбаются» – подстрочный перевод наш – Ф. С.).

    Но есть и другой гуманизм. Гуманизм чудака, который, взирая на слабости и несовершенство человеческой натуры, улыбается доброй, мягкой, снисходительно-ироничной улыбкой. Это гуманизм священника из романа В. Гюго «Отверженные». Позволю себе остановиться на одном эпизоде, который на первый взгляд кажется второстепенным, но на поверку занимает в романе центральное место. Мрачный осенний вечер. Пронизывающий холод. Дождь. По улице небольшого провинциального городка крадётся беглый каторжник Жан Вальжан. Перед ним закрываются все двери. Даже собаки прячутся от него в подворотне. Один только священник, живущий в скромном домике, даёт ему приют. Наутро Жан Вальжан бежит, захватив с собой столовое серебро. Его ловят жандармы, приводят к священнику, выкладывают на стол похищенное. И тут, о неожиданность, священник говорит, что он-де всё это подарил: «Мой друг! Послушайте, ведь я вам отдал ещё и подсвечники». Как образно сказал кто-то из критиков ,«эти подсвечники осветили всю дорогу романтической литературы». Эти подсвечники произвели метаморфозу в душе Жана Вальжана. Озлобление против всего света в  сменилось всепоглощающим милосердием.

Григорий Борисович любил повторять эту фразу: «Милый, вы забыли ещё и подсвечники». При этом его глаза, всё его лицо светилось милосердной, всепрощающей, мягкой, снисходительно-ироничной улыбкой. В этом необыкновенная красота души Григория Борисовича, в которой доброта сплелась с величием.

    «Красота спасёт мир», – утверждал Ф. Достоевский. Красотой своей личности, красотой своих лекций, всегда потрясающих яркими находками и поразительными наблюдениями над человеческой природой с неожиданными парадоксальными выводами, своей поистине альтруистической работой с тысячами студентов, дипломников, стажёров, аспирантов, соискателей, диссертантов он не только давал глубокие знания, он шлифовал, улучшал, облагораживал человеческую природу. Любой человек после общения с Григорием Борисовичем ощущал на себе очищающее душу влияние его обаятельной личности. Это о нём сказано: «Сеял доброе, вечное, мудрое».

    Настоящий мастер не ждёт награды за свои труды. В этом заключается «мудрость чудака».

    Обратимся к рассказу горячо любимого мною Р. Киплинга «Холодное железо» («Cold Iron» сборник Rewards and Fairies). Это рассказ-аллегория на судьбу мастера, певца, гомера (гомер – древне-греческое рапсод, безымянный бродячий певец, сказитель. Поскольку неизвестно имя автора «Илиады» и «Одиссеи», и до сих пор семь городов Греции спорят о том, кому из них он принадлежит, ему дали имя Гомер с большой буквы).

    Король и королева сказочной страны взяли на воспитание сына рабыни, умершей во время родов. В ту же самую ночь бог Тор (Thor в скандинавской мифологии бог – кузнец, сродни древнегреческому Гефесту. Его именем назван день недели Thursday) выковал какой-то предмет из железа и бросил его в траву. Это символический предмет. Тот, кто прикоснётся к нему, избирает свою судьбу. Король и королева гадали, что же это за предмет? Скипетр? Меч? Книга? Ведь мальчик  воспитан как принц. Но предмет, к которому прикоснулся мальчик, оказался обручем раба. Отныне его судьба – странствовать по всей Англии, заглядывая во все уголки в поисках того, кому нужно помочь. «Never will he be his own master, not yet ever any man’s. He will get half he gives, and give twice what he gets, till his life’s last breath; and if he lays aside his load before he draws that last breath, all his work will go for naught» (Cold Iron, Rewards & Fairies, p. 17, Piccolo, London,1978). «Никогда он не будет принадлежать себе, и получает лишь половину того, что отдал, а давать будет в два раза больше, чем получил, и так до последнего вздоха. А если он снимет с себя обруч раньше времени, то вся его работа превратится в ничто» (подстрочный перевод наш – Ф. С.).

    Таким Гомером, Мастером, Творцом был Григорий Борисович. Он дарил себя своим ученикам. До конца. До последнего вздоха. Без остатка.

    Ищите его в мириадах работ его учеников. Он отдавал им в два раза больше возможного, не ожидая взамен и половины того, что отдавал.

    Увы, таков удел настоящего Мастера. Таков настоящий Григорий Борисович, которого скрывает гламурная обложка журнала.